В честь того, что я впервые за сколько-то там расчехлил ворд и сел пилить тексты о том и о сём, полагаю, что стоит выложить давно задуманный, но только сейчас дописанный кусочек линии Сент-Эрбле (очаровательный городок с не менее очаровательными окрестностями, местная святая с кровавой историей и удивительно ламповый монастырь прилагаются).
Рисунок авторства замечательной SpaceRabbit, текст мой.
Со времени своего отъезда из Сент-Эрбле Камиль часто представлял себе свое возвращение. Со времени своего отъезда из Сент-Эрбле Камиль часто представлял себе свое возвращение. Еще в гимназии в Нанте, растянувшись на нижнем ярусе скрипучей кровати, он представлял себе, как станет великим изобретателем и с триумфом вернется в городок – непременно на собственноручно изобретенном летательном аппарате, с журналистами и всем прочим, что полагается (Камиль не особо вдавался в подробности, но в фантазиях обязательно фигурировали воздушные шары и белые голуби). Отец Сельен в этих фантазиях обычно был пристыжен и при всем городке извинялся за то, что не хотел отпускать Камиля в такое блестящее будущее – и, само собой, Камиль великодушно его прощал. Что было дальше, он затруднялся сказать, потому что к моменту великодушного прощения проваливался в сон, и даже если во сне ему являлось продолжение, наутро он едва ли что-то помнил.
Позднее, засидевшись допоздна над книгами и чертежами, студент Камиль поправлял фитиль у оплавившейся свечи и, глядя усталыми невидящими глазами в огонь, представлял, что однажды, лет через тридцать-сорок, уже почтенным членом Академии наук – может быть, он даже растолстеет и отпустит усы и бороду – купит домик в Сент-Эрбле и вернется туда на пенсию. Он представлял, как подходит к домику отца Сельена, и тот встречает его - почти таким же, как был: Камиль решительно отказывался представлять святого отца согбенным стариком – и, утирая набежавшую слезу (Камиль и сам в этот момент смахивал с ресниц предательские капли), обнимал его, и говорил, что следил за его успехами и гордится им, как никем другим. В такие моменты Камиль часто порывался написать в приют, на имя отца Сельена, письмо, поделиться новостями, рассказать о наболевшем, возможно, даже извиниться за резкие слова перед отъездом. Но после нескольких дежурных фраз перо беспомощно зависало над листом бумаги, капая чернилами, и Камиль понимал, что не знает, что писать: извинения выходили натянутыми и излишне официальными, новости казались неважными, а проблемы… слишком личными, чтобы посвящать в них даже воспитавшего его с детства святого отца. Скомканное письмо отправлялось в корзину к обрывкам черновиков и испорченным чертежам, а Камиль заново углублялся в штудии.
Позже, глядя сквозь старинное, непривычно большое окно квартиры на моросящий дождь и рябь на воде под окнами, доктор Дартижан изо всех сил гнал от себя воспоминания о Сент-Эрбле, о приюте и сестрах, об общей спальне и мощеной еще в незапамятные времена римлянами дороге в городок, и об отце Сельене. Последнего было особенно сложно не вспоминать – он слишком часто являлся теперь Камилю во снах, и он скорее провалился бы сквозь землю, чем рассказал, что именно ему снилось.
Когда он, поседевший, в потрепанном дорожном костюме, беспрестанно оглядываясь, забился в угол вагона третьего класса до Тулона, на мгновение в его голове мелькнула мысль о том, что никто не будет искать Камиля Дартижана в глухом городишке, откуда тот вырвался в детстве. Он представлял, как холодным ветреным вечером поднимется по склону холма и постучит в монастырские ворота, как будет ахать привратница сестра Катрина – жива ли она еще? – как позовут святого отца, и тот выйдет из дверей приюта, и вокруг него будут толпиться дети, и Камиль, к их изумлению, упадет к его ногам. И с губ святого отца, скорее всего, случайно, сорвется «…сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Увидев усмешку Камиля в этот момент, его соседка, дородная женщина с корзинкой на коленях, поспешно отодвинулась подальше.
После того, как в Лондоне в дверь его обшарпанной комнатки над заштатным пабом постучалась хозяйка, добродушного вида миниатюрная пожилая женщина, тщательно скрывающая под нитяной перчаткой деревянный протез, и сказала, что одному ее другу, славному молодому человеку, нужна помощь человека с талантами Камиля, у него не оставалось времени вспоминать о родном городке – он был слишком занят заданием от юного лорда, неизвестно где оставившего руку по самое плечо и глаз и требовавшего им совершенной, полностью функциональной замены. Работа отнимала все время и силы, но он даже был рад этому – чего он не хотел сейчас вспоминать, так это детство, казавшееся теперь невообразимо далеким.
И вот теперь он шел по знакомым истершимся камням древней дороги, вдоль каменной изгороди, которая за пятнадцать лет стала немного ниже, чем Камиль помнил. Ничего больше не изменилось – ни ягодные кусты прямо за изгородью, ни вековой лес по другую сторону дороги, ни сама мостовая – впрочем, ей было слишком много лет, чтобы меняться.
Проходя мимо монастырского сада, он услышал голоса и стук падающих плодов – наверняка монахини привели в сад детей помогать со сбором яблок, и кто-то решил обтрясти дерево. Судя по громкому возмущенному «Жанно!» из глубины сада, так и было. Камиль улыбнулся – когда-то так же деревья пытался обтрясти его брат, которому не терпелось побыстрее закончить со сбором и сбежать играть к городским мальчишкам.
За садами дорога разделялась на две: одна огибала холм и вела в городок, другая тянулась прямо вверх по холму, к старым монастырским воротам. Чуть ниже и в сторону прямо в склону лепился маленький кирпичный домик, в котором, сколько Камиль помнил, обитал преподобный Сельен. Он помнил, что время от времени кто-нибудь из городка спрашивал у святого отца, не проще ли тому будет переселиться вниз, в городок, поближе к приходу и церкви, но тот с улыбкой отказывался и, указывая на длинную пристройку снаружи монастырской стены, где жили приютские дети, говорил «И там тоже мои прихожане, которым я нужен».
Где отец Сельен может быть в это время суток, размышлял Камиль, поднимаясь по крутой дороге. Вряд ли в саду – он нечасто туда ходил, едва ли в самом приюте, если детей оттуда увели. Возможно, он в Сент-Эрбле, в церкви, готовится к вечерне, или пошел по делу в ратушу, или его позвали к умирающему, например. Словом, он вряд ли дома, а значит, Камиль зря карабкается по этой чертовой дороге – он всегда отставал от брата и других мальчишек, когда они возвращались из школы, и в сердцах называл эту дорогу козьей тропой. Козы и правда паслись на поросшем густой травой и кустами склоне. Старик пастух дремал с надвинутой на лицо шляпой на солнышке на плоском камне, вросшем в землю века назад. Камиль хотел было окликнуть его, но не стал – не хотелось будить.
Он свернул с дороги к низенькой деревянной изгороди, окружающей дом священника, ругаясь про себя на собственную неосмотрительность. Лучше бы было сначала спуститься в городок, снять комнату в «Коте и пескарях», стряхнуть с одежды и сапог дорожную пыль, а потом уже идти к святому отцу – так он не казался бы, по крайней мере, бродягой с большой дороги, сидящим под дверями священника, потому что идти больше некуда.
Отец Сельен сидел на складном стуле у крыльца, умостив на коленях толстую книгу и лист бумаги, по которому он быстро строчил карандашом. Он не сразу увидел Камиля – слишком был поглощен записями, но, едва подняв голову на звук шагов и увидев Камиля, он подскочил с места, уронив и бумагу, и том.
- Камиль? Как давно я тебя не видел…
- Я и сам не ожидал, что так скоро вернусь, - Камиль шагнул вперед и быстро, порывисто заключил преподобного в объятия, прижался к нему, вдохнул знакомый запах от его сутаны…
- Камиль… - голос святого отца над ухом был каким-то странным. – Я рад тебя видеть, но будь любезен, опусти меня на землю.
Словно очнувшись, Камиль опустил глаза – и в самом деле, ноги святого отца не касались земли, более того – висели где-то на уровне его щиколоток. Сконфуженный Камиль выпустил святого отца из объятий.
- Извините, кажется, я немного… переволновался, - он не знал, какое слово подобрать, да особенно и не старался – вглядывался в лицо отца Сельена, в котором, казалось, за много лет не добавилось ни морщинки.
- Ничего, - святой отец казался еще более сконфуженным, - я понимаю. Ты шел со станции?
- Нет, от нового замка.
- Который выкупил какой-то молодой англичанин? Ты приехал с ним?
- Да, я помог ему, и он настоял на том, чтобы помочь мне добраться сюда, в качестве ответной любезности.
- Что ж, это хорошо, - почему-то святой отец казался растерянным. – Камиль… ты ведь вернулся домой? Ты не уедешь?
- Нет, - покачал головой Камиль, - во всяком случае, не в ближайшие несколько лет.
- Это хорошо, - отец Сельен с явным облегчением отбросил со лба светлые волосы. – Скоро мне надо будет идти готовиться к вечерне, но часа полтора у нас есть. Хочешь кофе?
Рисунок авторства замечательной SpaceRabbit, текст мой.
Со времени своего отъезда из Сент-Эрбле Камиль часто представлял себе свое возвращение. Со времени своего отъезда из Сент-Эрбле Камиль часто представлял себе свое возвращение. Еще в гимназии в Нанте, растянувшись на нижнем ярусе скрипучей кровати, он представлял себе, как станет великим изобретателем и с триумфом вернется в городок – непременно на собственноручно изобретенном летательном аппарате, с журналистами и всем прочим, что полагается (Камиль не особо вдавался в подробности, но в фантазиях обязательно фигурировали воздушные шары и белые голуби). Отец Сельен в этих фантазиях обычно был пристыжен и при всем городке извинялся за то, что не хотел отпускать Камиля в такое блестящее будущее – и, само собой, Камиль великодушно его прощал. Что было дальше, он затруднялся сказать, потому что к моменту великодушного прощения проваливался в сон, и даже если во сне ему являлось продолжение, наутро он едва ли что-то помнил.
Позднее, засидевшись допоздна над книгами и чертежами, студент Камиль поправлял фитиль у оплавившейся свечи и, глядя усталыми невидящими глазами в огонь, представлял, что однажды, лет через тридцать-сорок, уже почтенным членом Академии наук – может быть, он даже растолстеет и отпустит усы и бороду – купит домик в Сент-Эрбле и вернется туда на пенсию. Он представлял, как подходит к домику отца Сельена, и тот встречает его - почти таким же, как был: Камиль решительно отказывался представлять святого отца согбенным стариком – и, утирая набежавшую слезу (Камиль и сам в этот момент смахивал с ресниц предательские капли), обнимал его, и говорил, что следил за его успехами и гордится им, как никем другим. В такие моменты Камиль часто порывался написать в приют, на имя отца Сельена, письмо, поделиться новостями, рассказать о наболевшем, возможно, даже извиниться за резкие слова перед отъездом. Но после нескольких дежурных фраз перо беспомощно зависало над листом бумаги, капая чернилами, и Камиль понимал, что не знает, что писать: извинения выходили натянутыми и излишне официальными, новости казались неважными, а проблемы… слишком личными, чтобы посвящать в них даже воспитавшего его с детства святого отца. Скомканное письмо отправлялось в корзину к обрывкам черновиков и испорченным чертежам, а Камиль заново углублялся в штудии.
Позже, глядя сквозь старинное, непривычно большое окно квартиры на моросящий дождь и рябь на воде под окнами, доктор Дартижан изо всех сил гнал от себя воспоминания о Сент-Эрбле, о приюте и сестрах, об общей спальне и мощеной еще в незапамятные времена римлянами дороге в городок, и об отце Сельене. Последнего было особенно сложно не вспоминать – он слишком часто являлся теперь Камилю во снах, и он скорее провалился бы сквозь землю, чем рассказал, что именно ему снилось.
Когда он, поседевший, в потрепанном дорожном костюме, беспрестанно оглядываясь, забился в угол вагона третьего класса до Тулона, на мгновение в его голове мелькнула мысль о том, что никто не будет искать Камиля Дартижана в глухом городишке, откуда тот вырвался в детстве. Он представлял, как холодным ветреным вечером поднимется по склону холма и постучит в монастырские ворота, как будет ахать привратница сестра Катрина – жива ли она еще? – как позовут святого отца, и тот выйдет из дверей приюта, и вокруг него будут толпиться дети, и Камиль, к их изумлению, упадет к его ногам. И с губ святого отца, скорее всего, случайно, сорвется «…сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся». Увидев усмешку Камиля в этот момент, его соседка, дородная женщина с корзинкой на коленях, поспешно отодвинулась подальше.
После того, как в Лондоне в дверь его обшарпанной комнатки над заштатным пабом постучалась хозяйка, добродушного вида миниатюрная пожилая женщина, тщательно скрывающая под нитяной перчаткой деревянный протез, и сказала, что одному ее другу, славному молодому человеку, нужна помощь человека с талантами Камиля, у него не оставалось времени вспоминать о родном городке – он был слишком занят заданием от юного лорда, неизвестно где оставившего руку по самое плечо и глаз и требовавшего им совершенной, полностью функциональной замены. Работа отнимала все время и силы, но он даже был рад этому – чего он не хотел сейчас вспоминать, так это детство, казавшееся теперь невообразимо далеким.
И вот теперь он шел по знакомым истершимся камням древней дороги, вдоль каменной изгороди, которая за пятнадцать лет стала немного ниже, чем Камиль помнил. Ничего больше не изменилось – ни ягодные кусты прямо за изгородью, ни вековой лес по другую сторону дороги, ни сама мостовая – впрочем, ей было слишком много лет, чтобы меняться.
Проходя мимо монастырского сада, он услышал голоса и стук падающих плодов – наверняка монахини привели в сад детей помогать со сбором яблок, и кто-то решил обтрясти дерево. Судя по громкому возмущенному «Жанно!» из глубины сада, так и было. Камиль улыбнулся – когда-то так же деревья пытался обтрясти его брат, которому не терпелось побыстрее закончить со сбором и сбежать играть к городским мальчишкам.
За садами дорога разделялась на две: одна огибала холм и вела в городок, другая тянулась прямо вверх по холму, к старым монастырским воротам. Чуть ниже и в сторону прямо в склону лепился маленький кирпичный домик, в котором, сколько Камиль помнил, обитал преподобный Сельен. Он помнил, что время от времени кто-нибудь из городка спрашивал у святого отца, не проще ли тому будет переселиться вниз, в городок, поближе к приходу и церкви, но тот с улыбкой отказывался и, указывая на длинную пристройку снаружи монастырской стены, где жили приютские дети, говорил «И там тоже мои прихожане, которым я нужен».
Где отец Сельен может быть в это время суток, размышлял Камиль, поднимаясь по крутой дороге. Вряд ли в саду – он нечасто туда ходил, едва ли в самом приюте, если детей оттуда увели. Возможно, он в Сент-Эрбле, в церкви, готовится к вечерне, или пошел по делу в ратушу, или его позвали к умирающему, например. Словом, он вряд ли дома, а значит, Камиль зря карабкается по этой чертовой дороге – он всегда отставал от брата и других мальчишек, когда они возвращались из школы, и в сердцах называл эту дорогу козьей тропой. Козы и правда паслись на поросшем густой травой и кустами склоне. Старик пастух дремал с надвинутой на лицо шляпой на солнышке на плоском камне, вросшем в землю века назад. Камиль хотел было окликнуть его, но не стал – не хотелось будить.
Он свернул с дороги к низенькой деревянной изгороди, окружающей дом священника, ругаясь про себя на собственную неосмотрительность. Лучше бы было сначала спуститься в городок, снять комнату в «Коте и пескарях», стряхнуть с одежды и сапог дорожную пыль, а потом уже идти к святому отцу – так он не казался бы, по крайней мере, бродягой с большой дороги, сидящим под дверями священника, потому что идти больше некуда.
Отец Сельен сидел на складном стуле у крыльца, умостив на коленях толстую книгу и лист бумаги, по которому он быстро строчил карандашом. Он не сразу увидел Камиля – слишком был поглощен записями, но, едва подняв голову на звук шагов и увидев Камиля, он подскочил с места, уронив и бумагу, и том.
- Камиль? Как давно я тебя не видел…
- Я и сам не ожидал, что так скоро вернусь, - Камиль шагнул вперед и быстро, порывисто заключил преподобного в объятия, прижался к нему, вдохнул знакомый запах от его сутаны…
- Камиль… - голос святого отца над ухом был каким-то странным. – Я рад тебя видеть, но будь любезен, опусти меня на землю.
Словно очнувшись, Камиль опустил глаза – и в самом деле, ноги святого отца не касались земли, более того – висели где-то на уровне его щиколоток. Сконфуженный Камиль выпустил святого отца из объятий.
- Извините, кажется, я немного… переволновался, - он не знал, какое слово подобрать, да особенно и не старался – вглядывался в лицо отца Сельена, в котором, казалось, за много лет не добавилось ни морщинки.
- Ничего, - святой отец казался еще более сконфуженным, - я понимаю. Ты шел со станции?
- Нет, от нового замка.
- Который выкупил какой-то молодой англичанин? Ты приехал с ним?
- Да, я помог ему, и он настоял на том, чтобы помочь мне добраться сюда, в качестве ответной любезности.
- Что ж, это хорошо, - почему-то святой отец казался растерянным. – Камиль… ты ведь вернулся домой? Ты не уедешь?
- Нет, - покачал головой Камиль, - во всяком случае, не в ближайшие несколько лет.
- Это хорошо, - отец Сельен с явным облегчением отбросил со лба светлые волосы. – Скоро мне надо будет идти готовиться к вечерне, но часа полтора у нас есть. Хочешь кофе?
@темы: тексты, рисунки, Камиль Дартижан, преподобный Сельен